Почему я понимаю этот рассказ только спустя годы? Почему я поняла Андрея Болконского только сейчас? Почему? Почему?
Отрывки из рассказа "Чистый понедельник" И.А. Бунина. Рассказ очень пронзительный... и, странное дело, мне понятный.
Душа русская - это отсвет Востока в оправе христианской веры в грешность счастья как такового.
Желать счастья - желать страданий. Не правда ли, буддистиское понимание мира?
сам текст
Приезжая в сумерки, я иногда заставал ее на диване только в одном шелковом архалуке, отороченном соболем, -- наследство моей астраханской бабушки, сказала она, -- сидел возле нее в полутьме, не зажигая огня, и целовал ее руки, ноги, изумительное в своей гладкости тело... И она ничему не противилась, но все молча. Я поминутно искал ее жаркие губы -- она давала их, дыша уже порывисто, но все молча. Когда же чувствовала, что я больше не в силах владеть собой, отстраняла меня, садилась и, не повышая голоса, просила зажечь свет, потом уходила в спальню. Я зажигал, садился на вертящийся табуретик возле пианино и постепенно приходил в себя, остывал от горячего дурмана. Через четверть часа она выходила из спальни одетая, готовая к выезду, спокойная и простая, точно ничего и не было перед этим:
-- Куда нынче? В "Метрополь", может быть?
И опять весь вечер мы говорили о чем-нибудь постороннем.
Вскоре после нашего сближения она сказала мне, когда я заговорил о браке:
-- Нет, в жены я не гожусь. Не гожусь, не гожусь...
<...>
И опять весь вечер говорил только о постороннем -- о новой постановке Художественного театра, о новом рассказе Андреева.... С меня опять было довольно и того, что вот я сперва тесно сижу с ней в летящих и раскатывающихся санках, держа ее в гладком мехе шубки, потом вхожу с ней в людную залу ресторана под марш из "Аиды", ем и пью рядом с ней, слышу ее медленный голос, гляжу на губы, которые целовал час тому назад, -- да, целовал, говорил я себе, с восторженной благодарностью глядя на них, на темный пушок над ними, на гранатовый бархат
платья, на скат плеч и овал грудей, обоняя какой-то слегка пряный залах ее волос, думая: "Москва, Астрахань, Персия, Индия!" В ресторанах за городом, к концу ужина, когда все шумней становилось кругом в табачном дыму, она, тоже куря и хмелея, вела меня иногда в отдельный кабинет, просила позвать цыган, и они входили нарочито шумно, развязно: впереди хора, с гитарой на голубой ленте через плечо, старый цыган в казакине с галунами, с сизой мордой утопленника, с голой, как чугунный шар, головой, за ним цыганка-запевало с низким лбом под дегтярной челкой... Она слушала песни с томной, странной усмешкой... В три, в четыре часа ночи я отвозил ее домой, на
подъезде, закрывая от счастья глаза, целовал мокрый мех ее воротника и в каком-то восторженном отчаянии летел к Красным воротам. И завтра и послезавтра будет все то же, думал я, -- все та же мука и все то же счастье... Ну что ж -- все-таки счастье, великое счастье!
<...>
Я шел за ней, с умилением глядел на ее маленький след, на звездочки, которые оставляли на снегу новые черные ботики -- она вдруг обернулась, почувствовав это:
-- Правда, как вы меня любите! -- сказала она с тихим недоумением, покачав головой.
<...>
- Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой, вологодский, вятский!
Я хотел сказать, что тогда и я уйду или зарежу кого-нибудь, чтобы меня загнали на Сахалин, закурил, забывшись от волнения...
<...>
Я разделся, вошел в первую комнату и с замирающим точно над пропастью сердцем сел на турецкий диван. Слышны были ее шаги за открытыми дверями освещенной спальни, то, как она, цепляясь за шпильки, через голову стянула с себя платье... Я встал и подошел к дверям: она, только в одних лебяжьих туфельках, стояла, обнаженной спиной ко мне, перед трюмо, расчесывая черепаховым гребнем черные нити длинных висевших вдоль лица волос.
-- Вот все говорил, что я мало о нем думаю, -- сказала она, бросив гребень на подзеркальник и, откидывая волосы на
спину, повернулась ко мне. -- Нет, я думала...
На рассвете я почувствовал ее движение. Открыл глаза -- она в упор смотрела на меня. Я приподнялся из тепла постели и
ее тела, она склонилась ко мне, тихо и ровно говоря:
-- Нынче вечером я уезжаю в Тверь. Надолго ли, один Бог знает...
<...>
Письмо, полученное мною недели через две после того, было кратко -- ласковая, но твердая просьба не ждать ее больше, не пытаться искать, видеть: "В Москву не вернусь, пойду пока на послушание, потом, может быть, решусь на постриг... Пусть Бог даст сил не отвечать мне -- бесполезно длить и увеличивать нашу муку..."
Я исполнил ее просьбу. И долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, всячески опускаясь все больше и больше.
Потом стал понемногу оправляться -- равнодушно, безнадежно...
Читать все или не читать?
Спасибо еще раз.
И все-таки, а она - что за человек? она боится любви, она просто холодный челове, она любит другого, была с этим по не совсем своей воле. Что?
Оль, я тебя сейчас доконаю вопросами, и ты сама захотишь, чтобы я отстала
немного не в тему, но как я иногда желею о своей ограниченности в русском языке
Slitherin, а в чем ты ограничена? прости, я особой скованности не замечала)))
блин!!! я даже забыла в каком случае "так же/также" пишется слитно, а в каком раздельно... хуже всего пунктуационное недержание
Slitherin, Бунину тогда было уже далеко за 50... а мне за 20)) значит, я еще не поняла до конца))
по поводу пунктуации... общий недостаток ввиду непонимания принципов членения текста)) дай текст... научу))
олнечнаяЯ, читала я Бунина три дня... озабоченной даже стала... много там этого... телесного... секса то есть)
а что делать? наука))))
читай... *радуюсь*
Akanami Founix, я всегда на одном месте бегаю)))
Лучше объясни популярно насчет так же и в каких случаях обращение или имя собственное выделяется запятыми... а еще в каких случаях ставится тире, а вкаких дефис (в последнее время очень этим страдаю - насколько я знаю дефисами можно даже выделять кусок текста. нэ?)
Желать счастья - желать страданий. Не правда ли, буддистиское понимание мира?
В цитатнег !
Ах, Прекрасная Дама-Прекрасная Дама)))
Интересная трансформация ценностей от аскезы добродетели религиозного воспитания к гламуру того времени - и обратно. Беда, когда хочется всего - и понимаешь, что во все двери разом не войти!
Она не отвергает поклонника, но я не верю, что влюбленная женщина очертя голову бросится в глушь класть поклоны. И Она вполне даже с чувством предается радостям вечерней жизни. Но что-то мне не видно Его притязаний. У Неё бездна чувственности и фантазий, но каждый раз она уступает лишь формально. В итоге влияние религиозного воспитания оказывается сильнее отношений. Он её не зацепил. Зачем невзрачный компромисс?
Я не знаю, удастся ли понять героиню автора до конца (одна Блаватская чего стоит!) ведь апеллирую к себе-нынешней))
И страшусь представить, какой будет след у Поиска Нашего